НАЗВАНИЯ ДРАГОЦЕННЫХ КАМНЕЙ

Слово АМЕТИСТ – греч. аметистос происходит от слова мети – «вино». По легенде, прекрасная девушка просила у богини Артемиды заступничества от преследовавшего ее Вакха, и богиня, не проявив особой фантазии, превратила ее в камень. Вакх придал недоступной возлюбленной «винный» цвет и способность противодействовать опьянению.

ИЗУМРУД происходит от греческого смарагдос – «сияющий».

ОНИКС означает по-гречески ноготь. Амур однажды подстриг наконечником стрелы ноготки спящей Венере, а парки старательно собрали обрезки и превратили их в камни.

ХРУСТАЛЬ (кристалос) – по-гречески означает «стекло».

Обо всем этом рассказывается в «Этимологическом словаре архитектурных терминов» французского геральдиста и генеалогиста Дени-Франсуа Гастелье де ла Тура (Gastelier de la Tour, Denis-François. Dictionnaire etymologique des termes d’architecture, et autres Termes qui y ont rapport suivi de l’explication des Pierres Précieuses, & leurs Etymologies. Paris, 1753). В этом карманном издании в одну двенадцатую листа раскрывается значение разнообразных архитектурных терминов. До этого мало кто из специалистов по архитектуре уделял внимания этимологии слов, лишь в некоторых трудах приводились небольшие словари в несколько сотен слов, тогда как Гастелье собрал более 11000 тысяч статей. В конце издания приведен за компанию небольшой словарь этимологии драгоценных камней и самоцветов. Их названия широко известны, однако мало кто задумывается, что означают  эти таинственные старинные слова. Некоторые названия происходят от названий местностей или имен их первооткрывателей, со многими связаны античные мифы.

Например, название АЛМАЗа (он же диамант, адамант) происходит от имени Адам. Так звали юношу, сторожившего на Крите колыбель бога Зевса. Чтобы юноша не выдал его злоумышленникам, юный бог превратил его в самый прочный камень. Опасно, однако, было связываться с богами…  

В Зоологическом музее

По выходным, идя по пешеходному переходу через Университетскую набережную с Дворцового моста на стрелку Васильевского, всегда видишь на тротуаре более-менее длинную очередь, выстроившуюся вдоль стены здания, некогда служившего пакгаузом Биржи. За скромной небольшой дверью посетителей ожидают необъятные пространства и несметные множества застывших в стеклянных витринах тварей земных.

Зоологический музей в Санкт-Петербурге был основан в первой половине XIX века, однако некоторые его экспонаты помнят еще Петра I и его знаменитую Кунсткамеру.

У меня же это был любимый музей в детстве, когда я искренне намеревалась избрать профессию зоолога (большое спасибо классной руководительнице, вовремя свернувшей меня с этого пути – не моя это стезя). Немало упоительных часов (в т. ч. и с альбомом для рисования) было проведено на бесконечном маршруте от играющих у норы лисят к застывшему в прыжке тушканчику, а потом – мимо бесконечных рядов разнообразных птиц к дерущимся по весне оленям, притаившимся в тропических зарослях дымчатым леопардам, рычащему в скалах ирбису…

Когда мне было лет восемь-десять, бабушке, даме более чем далекой от зоологии, было поручено осчастливить ребенка на каникулах, и ей пришлось привезти меня в музей и ходить следом за мной от витрины к витрине. Выйдя наконец из музея, она глубоко вздохнула и сказала с искренним изумлением: «Вот уж не знала, что на свете столько зверья! Но лучше всего эти твои… ШТуканчики!»

В прошлый раз я была в этом музее лет пятнадцать назад, и впечатление от того посещения осталось какое-то… тусклое. Ибо тусклыми и невзрачными казались взгляду взрослого человека звери-птицы-рыбы, вызывавшие в детстве такой восторг. В детстве ты видишь в диорамах то, что тебе хотели показать – картины жизни, яркой и подвижной. Взрослым же ты видишь… трупы. Выцветшие чучела со стеклянными глазами, не всегда удачно исполненные. Примерно того же я ожидала и сейчас, волей случая оказавшись в этом застывшем во времени уголке пространства снова. Однако было удивительно приятно. Может быть, оттого что теперь я смотрела на все это глазами историка, привыкшего иметь дело со стариной. Может быть, оттого что с самого первого моего посещения музея в нем совершенно ничего не изменилось, и многие звери встречали меня как старые, надежные друзья – парящий над вытянутым нефом первого зала скелет кита, скромно приютившийся в уголке витрины додо, знаменитый мамонт с оторванным хоботом.

Мы поступили более чем разумно, сразу поднявшись на второй этаж к экспозиции насекомых, так как, умотавшись по нижним залам, до них обычно уже не добираешься, и могли полюбоваться с высоты перспективой первого зала и кита.

Впервые в жизни я обратила внимание на имена ученых-естествоиспытателей, написанные на колоннах зала – снизу их не замечаешь.

Посмотрев на летящие и лезущие по веткам скелетики, один посетитель заметил, проходя мимо: «Не кормили…»

Ирбис – самое родное и близкое библиографу животное: так называется библиотечно-информационная система. И чего ради он на меня рычит, спрашивается?

Всем смотреть в объектив – сейчас вылетит птичка!

Один экспонат ухитрились показать два раза. В первом случае – окаменевший мамонтенок, во втором – оттаявшая от него шерсть, налепленная на муляж.

Да, можно сказать, что подобные экспозиции насмерть устарели, и музей следует модернизировать, но мне нравится в нем именно это – законсервированный в витринах и диорамах, в выцветших перьях и ветхих шкурах дух времени, история науки, ее молодость, которую никак не передадут сенсорные экраны и тридешная мультипликация, и увидеть которую можно только, заглянув в вытаращенные стеклянные глаза, помнящие мир совершенно иным…