СУМЕРЕЧНАЯ МЕЛОДИЯ ПРОДАЕТСЯ НА ОЗОНЕ!

Какую роль может сыграть талантливо написанное произведение – книга, стихотворение, музыка – в жизни своего создателя? Какие чувства испытывает автор к собственному детищу – любовь, привязанность, может быть, благодарность, а может быть, и ненависть? Бывает так, что истинный шедевр, дойдя до широкой публики, или же оставшись лежать на полке, подчиняет себе всю жизнь автора, капризно требуя к себе внимания, как избалованное дитя, а иногда переживает свою собственную историю, влияя на судьбы ознакомившихся с ним людей. Но может ли такое безобидное произведение искусства как эстрадная песня убить? Легенда говорит, что такая песня существует.

Для героев этой книги творчество и смерть оказались неразрывно связаны между собой. Но обладает ли Сумеречная мелодия в действительности мистической силой, способной сделать из нее смертоносное оружие, или ее репутацию обеспечили случайные совпадения и политические интриги? Ответственны ли авторы за то, как влияет на людей их произведение? Всегда ли применимы общечеловеческие нравственные установки в сфере искусства? Такие вопросы ставит перед читателем эта книга.

Книгу можно купить в интернет-магазине OZON.RU

История Йиржи Цесты, Павла Шипка и Сумеречной мелодии возникла в морозном декабрьском воздухе на пустынном утреннем проспекте, а принесло ее дыхание зимы, эхо замолкшей в пустоте песни и каприз испорченной техники.
Каким образом возникает идея литературного сюжета? Вынашивается в результате долгих размышлений по конкретной теме? Или внезапно является как некое Откровение? А иногда приходит, например, во сне… Главное – то, что происходит после, когда сюжет неумолимо одолевает сознание, заставляя забыть обо всем, не позволяя отвлечься, неся депрессию или радость, но не отпуская, как страстно любящее и любимое существо. Один мой знакомый художник сказал как-то: «Самые удачные произведения – те, на которые затрачено меньше всего усилий». Он имел в виду, что процесс творчества должен идти легко, сам собой, как будто следующие строку, фразу, штрих автору нашептывают свыше. И счастливый момент, когда поставлена последняя точка или проведена последняя черта, не лишен легкой грусти: эти восхитительные часы, дни или месяцы творческого экстаза, увлеченного поиска, прошли и их уже не доведется пережить снова. А когда будет следующий раз, да и будет ли?
У каждого талантливого произведения, тем более – из тех, что не теряют актуальности с годами и становятся классикой, есть своя собственная история. У песни Szomoru vasárnap (Мрачное воскресенье), написанной в тридцатые годы в Будапеште, история пугающая: эту песню – и не без оснований – называли гимном самоубийц, что, впрочем, не могло не способствовать интересу публики к ней.
С историей «Мрачного воскресенья» я познакомилась, изучая биографию и творчество чешского исполнителя Карла Готта, записавшего эту песню в начале 1970-х годов. Надо признать, репутация ее произвела на меня более сильное впечатление, нежели сама песня, хотя, несомненно, есть в ней нечто завораживающее. Однажды, когда я слушала ее по пути на работу, плеер доиграл трек до конца, а дальше была тишина: следующая запись никак не хотела начинаться. Я достала из сумки плеер и обнаружила, что он действительно завис на последних секундах «Мрачного воскресенья». Задумался о смысле жизни? Я уже до того играла с мыслью о написании романа по мотивам истории этой песни, но всерьез задумалась об этом именно в то утро, и сюжет сразу же пришел ко мне, будто только того и ждал. Раз уж «Мрачное воскресенье» воздействует даже на технику…
Сюжет этот позволил заняться всегда интересовавшими меня вопросами взаимоотношений автора и его собственных произведений, которые, как избалованные дети, не успокаиваются на том, что им дали жизнь, и постоянно требуют к себе внимания, порождая к тому же неизбежные сомнения: «Я сумел создать что-то хорошее-красивое-сильное-талантливое, но смогу ли я повторить этот творческий подвиг, или больше мне нечего сказать миру?»
При написании романа я использовала изученный материал об эстраде социалистических стран. Действие было передвинуто во времени на более поздний – послевоенный – период, пору разрушения традиций и утраты иллюзий, в которой особенно уместен был бы печальный и торжественный реквием по безвозвратно ушедшему прекрасному прошлому.
И хотя на первом плане выписаны характеры популярного исполнителя и композитора и сложное сплетенье их взаимоотношений – дружбы, любви, общего успеха, совместного творчества, – постоянным аккомпанементом сюжета звучит таинственная мелодия, бесконечно красивая и опасная, способная как привести к самому отчаянному решению, так и наоборот – удержать от рокового шага и дать силу жить дальше…

ИННСБРУК И ГРАЦ

Во время последней поездки в Зальцбург и Вену у меня образовалось два дня без концертов и спектаклей, и, чтобы убить время, я решила поиграть в туристку и поизучать Австрию за пределами этих двух городов, где я уже лучше ориентируюсь, чем в Питере. А поскольку я как раз мыслила о предполагаемой лекции про еще одного небезразличного мне исторического персонажа – на этот раз Влада Дракулы, моей первой целью стал Иннсбрук. Город, известный прежде всего, своей спортивной специализацией, где в 1968 году проводилась Олимпиада. Как туда мог затесаться Дракула? Об’ясню чуть позже.


Для начала, очень хороша сама дорога между Зальцбургом и Иннсбруком – весь путь проходит по самым Альпам, сплошное удовольствие глядеть в окно, что ни долина, на каком-нибудь холме обязательно обнаружится замок или живописные руины. 

Такое же завораживающее впечатление производит сам Иннсбрук, в отличие от Зальцбурга: город Моцарта так глубоко утоплен в долину, что Альпы там можно разглядеть, только забравшись куда-нибудь повыше, либо выбравшись в пригород, в Иннсбруке же они видны повсюду, щеголяя сине-белыми снежными уборами.

И в этой короне альпийских вершин прячется маленький, но симпатичный альтштадт со знаменитым «домом с золотой крышей» - крытым позолоченной черепицей балконом для общения эрцгерцога с народом, роскошным фасадом барочной лепнины Хеблингхауса и одной из старейших в мире ныне действующих гостиниц.   

Но самое дивное сокровище Иннсбрука – это шлосс Амбрас, доминирующий над городом, высоко в горах, замок, где в XVII веке эрцгерцог Фердинанд II Габсбург заложил коллекцию произведений искусства, оружия и диковин. Ныне шлосс Амбрас является филиалом Художественно-исторического музея Вены, многое из его собрания переместилось в столицу, однако предметы времен эрцгерцога Фердинанда так и хранятся в нем, образуя логически завершенную очаровательную экспозицию. 

В шлосс Амбрас я влюбилась с первого взгляда, в его расписные по немецкой традиции стены, в уютный садик. Долго не могла понять, где там касса, потом увидела, как из стеклянных дверей выходит человек и шугает прочь стайку павлинов, пристроившихся на весеннем солнышке у входа. Я сразу поняла: мне сюда.   

В нетуристическую пору часть замка была закрыта, но самые известные достопримечательности Амбраса были доступны, да еще при почти полном отсутствии людей – что может быть лучше? Пышно расписанный фальшивыми окнами (одно – с попугаем) внутренний дворик, великолепный Испанский барочный зал, играющий всеми красками, рыцарские залы гостеприимно ждали редкого посетителя, и вместе с ними - укрывшаяся за глухой железной дверью Кунст- и Вундеркамера.  

Эрцгерцог Фердинанд был большим ценителем всяческих диковин, он собирал самые фантастические объекты и даже необычных людей, заказывая для своей галереи монстров их портреты – например, при его дворе жил покрытый шерстью человек. И в рыцарском зале поражает воображение композиция, где среди детских доспехов возвышается деревянный манекен, облаченный в доспех рыцаря Бартльмэ Бона ростом 2,60 м.   


Из Вундеркамеры же я могла бы не вылезать часами. Начать с того, что у самого входа посетителя встречает фигурка танцующей смерти с луком, с фантастической тщательностью вырезанная из дерева.

За нею ждут хрупкие замки из слоновой кости, коралловые кабинеты со сценами подводного царства, очень популярные в наше время миниатюрные инструменты, орудия домашнего хозяйства, набор инструментов миниатюриста (мне бы такой! – те, что предлагают сейчас в магазинах для кукольных мастеров, куда беднее)… огнестрельное оружие XVI века или самурайский доспех Токугавы Иэясу (как его только занесло в Иннсбрук?!)… Шкатулка, в которой закреплены на проволочках всякие черепашки, улитки и прочая мелкая гадость – встряхнешь, и оно все зашевелится! Ну разве не прелесть? Или залитый в стекло чертик – злой дух, которого из кого-то изгнал экзорцист…

Ну и конечно, главная моя цель – небольшой, темный портрет валашского князя, написанный в XVI веке, висящий среди полотен с изображениями монстров, хотя тогда его еще не считали вампиром…

  

Теперь уже никто не восстановит путь картины неведомого художника из Карпат Валахии в Альпийский замок, но факт остается – именно в Инсбруке находится самое известное из изображений Влада Дракулы, единственный имеющийся полноценный портрет, не изображение на массовой сцене или миниатюра. Другое дело, что на этом портрете имеются очень характерные (и создающие негативное впечатление) черты, которые отсутствуют на всех остальных изображениях, так что в сходстве его с моделью приходится сильно сомневаться. Портрет этот, как считается, является написанной в XVI веке копией некого прижизненного портрета, только неизвестно, в какой мере это действительно копия, а в какой – художественное преувеличение. Политическая пропаганда, либо следование уже устоявшемуся массовому клише. Но так или иначе, это был оригинал самого тиражируемого изображения Влада III князя Валашского и одна из немногих связанных с последним достопримечательностей за пределами Румынии (куда я вряд ли доберусь со своим мюзиклоориентированным графиком, расписанным чуть ли не на годы вперед), так что перед ним явно следовало постоять. 


Большим сюрпризом было для меня увидеть как раз под портретом Влада другого старого знакомого – Яна из Троцнова, известного как Ян Жижка – фигуру не менее яркую и, если подумать, действительно не менее одиозную, тем более, с точки зрения таких адептов католической церкви как Гасбурги. Просто смешно было представить себе, что сказали бы о таком соседстве при советской власти… :)

Во второй безмюзикловый и безкрёгеровый день я отправилась исследовать Грац – второй по величине город Австрии, где тоже имелось памятное место и с точки зрения вышеупомянутого князя, и с точки зрения биографии Крёгера. Хотя решающее значение при выборе направления сыграла одна… крыша.

В 2003 году, когда Грац был избран Культурной столицей Европы, там выстроили несколько суперсовременных сооружений, в том числе вот этот Центр современного искусства, который принято называть Friendly Alien, Дружелюбный инопланетянин. Стоило мне увидеть фотографии этой мощной, влажно блестящей спины с присосками, и я решила, что в городе, где могут построить такое, непременно стоит побывать. Знакомые, которым я показывала уже свои фотографии, пожимали плечами. Может быть, потому что я действительно плохо фотографирую. Может быть, это просто мой извращенный вкус, думаю, это уже новость… Впрочем, население Граца, видимо, со мной солидарно. Но, право, с высоты могучего Шлоссберга эта темная мокрая тварь на берегу смотрится среди старинных черепичных крыш совершенно естественно – ну выползла из реки и сидит, никому не мешает. Надоест – уползет обратно… 

Но чтобы получить достойный обзор и инопланетной крыши, и грацского альтштадта нужно приложить немалое усилие и подняться на Шлоссберг – замковую гору, где, собственно, от замка почти ничего не осталось – его руины упорно разрушали в каждую последующую войну, начиная с Наполеона. Тем увлекательнее бродить серпантинами прелестных лестниц по склонам Шлоссберга, изучая рассеянные по всей горе сокровища прошлого – символ города, башню с часами, музей пушек, памятник собаке, когда-то предупредившей крепость о нападении неприятеля… Карабкаться по лестницам необязательно: на гору можно подняться железной дорогой, но это не для искателей приключений. Всего лучше крутые пролеты Кригштайга – военного под’ема. Эту лестницу строили русские военнопленные в Первую мировую войну, тогда его называли Руссенштайг. 

Есть и другие серпантины лестниц, оплетающие всю гору, с маленькими уютными пляцлями, где можно посидеть и полюбоваться на город за рекой Мур.

И венчает это все летняя сцена – казематы. Курьезное сооружение – на самой макушке горы находится глубокая яма с полуразрушенными стенами. Выше – ничего, не стен, ни пола, сохранилось только подземелье. В этих самых колоритных стенах в 2007 году Андреас Герген ставил мюзикл «Дракула» с Уве Крёгером в роли ван Хельсинга. На видео мюзикла стены были видны, и я удивлялась, как же там должно быть холодно, сидеть три часа под землей. Теперь мне все стало ясно: сцена на самом деле под открытым небом и прогревается за день, а на случай дождя имеются фермы, на которые, наверно, можно натянуть какую-то крышу. А для нынешнего тандема Гергена-Крёгера эта сцена имела важное значение: именно благодаря «Дракуле», четыре года спустя, когда для Уве были закрыты все сцены, Герген неожиданно предложил ему роль в своем новом непредсказуемо-рискованном проекте – «Звуках музыки» в Зальцбурге. Поначалу Уве по инерции отказался, так как относился к этому произведению, как и большинство немецкоязычных европейцев: «Американский кич про фашистов, что в этом может быть хорошего?» Но Уве все-таки изучил материал и дал согласие – терять ему все равно было нечего. И вот результат: «Звуки музыки» продлевают уже на четвертый сезон, а Уве за три года подписался уже на шестую подряд постановку Гергена, с неизменным успехом. 

Я долго бродила вокруг ямы со сценой и вздыхала, сожалея, что побывать здесь в августе 2007 года для меня было невообразимо. А впечатления могли быть шикарные. Жизнь состоит из нереализованных возможностей и упущенных шансов... 


В Граце обнаружилась еще одна достопримечательность, которая поразила мое воображение: винтовая лестница в башне двора тамошнего хофбурга, довольно скромного, кстати сказать. Винтовая лестница о двух спиралях! Я словно в трансе прошла по этому драконоподобному сооружению снизу вверх и сверху вниз в совершенном потрясении, ощущая себя так, словно подобно Алисе, проникшей в Зазеркалье, оказалась в мире гравюр любимого мной Эшера. Или просто здесь, как заметила одна знакомая, созерцая фотографии, с уважением относились к левшам… 

LIEBE ENDET NIE

Liebe endet nie, "Любовь не умирает", эту банальнейшую сентенцию провозглашают в нынешнем сезоне со сцены театра Ронахер в Вене Пия Даус и Уве Крёгер, две суперзвезды немецкоязычного мюзикла, собственно, две суперзвезды, стоящие у истоков национального немецкоязычного мюзикла, и теперь – через двадцать два года – снова встретившиеся в спектакле в городе, где они завоевали свой звездный статус. И звучит эта затасканная фраза отнюдь не банально, как и прочие подобные сентенции вроде «Дружбы на всю жизнь», приобретшие в великолепном новом мюзикле «Визит старой дамы» по знаменитой пьесе Фридриха Дюрренматта некий цинично-извращенный смысл.

Очень яркий (несмотря на нарочно скупую колористику), невероятно насыщенный эмоционально, сатиричный и безжалостно циничный одновременно мюзикл-триллер, как его охарактеризовали создатели  (музыка Морица Шнайдера и Майкла Рида, либретто Христиана Штруппека), был впервые поставлен замечательным немецким режиссером Андреасом Гергеном прошлым летом на одной из озерных сцен Швейцарии с великолепным актерским составом. Но, благодаря тому, что Христиан Штруппек – автор сценария мюзикла, превративший черный фарс в беспощадно серьезную драму о любви, неизлечимой боли и неспособности простить, об упущенных возможностях и фашистской жестокости масс, является ныне интендантом ФауБдубльВ, можно было не сомневаться, что с продуваемой ветром и заливаемого дождями альпийского озера «Дама» вскорости переместится на столичную сцену со всеми техническими и финансовыми возможностями большого театра, благодаря которым мюзикл  получил совершенно новую силу и красоту.

Прилетев, как на крыльях, из театра в номер отеля, я сказала себе, что это было лучшее шоу, из всех, что я видела вживую за всю жизнь. И возможно, для меня это именно так. В Вене у Гергена и Штруппека получилось одно из тех абсолютно самодостаточных грандиозных шоу, в которых все элементы до мельчайших деталей подобраны идеально точно для достижения требуемого эффекта. Бравурная музыка, напряженный сюжет, множество вкусных мелочей, на которых можно зависать и думать, что тут хотели сказать, как оно все могло повернуться…  По крайней мере, именно таким было мое первое впечатление от спектакля, и может быть, именно потому, что это была уже вторая просмотренная мной постановка.

О том, что изменилось в мюзикле в сравнении с оригинальной пьесой, я уже писала в статье о Туне, напомню только основную мысль: схематичные в оригинале образы приобрели здесь имена, бэкграунд, определенные взаимоотношения с главным героем, что сделало всю историю заметно драматичнее, реалистичнее и потому – страшнее.

А теперь перейдем к тому, что изменилось в сравнении с Туном. В первую очередь, конечно роскошные декорации. После раздолбанного поля для игры в «Монополию», покрытого водой, и силуэтов домов из железных труб – узкие, высокие, средневековые дома, какие видишь в каждом альтштадте Центральной Европы, танцующие на вращающейся сцене, образуя улицы, обшарпанная контора полицмайстера, плавный изгиб очередной роскошной лестницы, послужившей местом казни,  гигантская золотая фигура богини Правосудия, реалистичный поезд, жестяной занавес, намекающий на славное металлургическое прошлое Гюллена, жестяной лес, пронизанный лучами солнца, либо наполненный туманной мглой…

От Туна Вене достались резиновые сапоги, символизирующие нищету Гюллена и постепенное опускание «на дно». Я с сомнением ожидала мощного танцевального номера «Чудовищно!» – реакции города на предложение Клер – где предполагались цветные вечерние платья и топание по воде, однако с новыми платьями в одинаково серых тонах и коротким передом сапоги вовсе не выглядели инородными элементом.

Добавились некоторые новые сюжетные ходы, новые мелочи и идеи, делающие общую картину более полной. Добавился целый номер, в котором городские власти обсуждают предложение Клер на следующий день после банкета – зло во имя общего блага, и как же надоела нищета, и наконец-то удалось бы обновить сортир на вокзале (реверанс оригинальной пьесе), и вообще, у нас демократия, с общим выводом – забудем об этом!

За отсутствием выступа сцены, где в Туне демонстрировались юные Альфред и Клер, воплощенные воспоминания находятся в непосредственном контакте с собой нынешними.  Неверящий взгляд юной Клери в глаза нынешнему Альфреду, и через тридцать лет неспособному понять, что он с ней сделал, и воображающему, что может отделаться раздраженным «Ну прости!». Нынешняя Клер тянет руку к прежней себе – девчонке в окровавленной рубашке, покинутой и осужденной всем миром и ставшей шлюхой – под надсадный вопль: «Мир принадлежит мне!»

Номер «Друзья на всю жизнь» - дуэт Альфреда Илля и полицмайстера - превратился в квартет, так как на переднем плане снова действуют воспоминания – юный Альфред падает на колени, одолеваемый эмоциями, и юный полицейский Герхард, только что солгавший ради лучшего друга на суде, утешает его, заверяя в вечной дружбе и словно бы поддерживая на пути предательства. Это не попытка оправдать главного героя, это способ показать истинную цену этой «дружбы».  И теперь Герхард успокаивает Альфреда, и тот расслабляется: «Хорошо в такой час иметь настоящего друга!», еще не зная, что через несколько дней этот самый друг принесет ему пистолет с дружеским профессиональным советом стрелять в рот. Впрочем, Альфред успокаивается ненадолго: начинается охота на черную пантеру – прямой намек на тридцатые годы, когда город превращается в скопище фашистов в защитной форме и противогазах. Когда Альфред стремительно проносится через авансцену, о жестяной занавес хлопают выстрелы, высекая искры – потрясающее впечатление, если сидишь в первом ряду.
Кстати, очень мне понравилось, как были подобраны актеры для "молодых" Альфреда и Герхарда (правда, в случае Альфреда, это оказался второй состав, но неважно, на всех просмотрах мюзикла и в Туне и в Вене я видела именно этого парня). Оба молодых актера не то, чтобы похожи на поврослевших "себя", но у обоих есть какие-то наиболее яркие черты внешности, подобные тем, чью юную ипостась они изображают: у молодого "Герхарда" - характерной формы нос, как у Норберта Ламлы, у молодого "Альфреда" - прямые брови и тяжелый подбородок, как у Крёгера. 

Похороны пантеры превращаются в дикий фарс, когда весь город, демонстрируя лояльность миллиардерше, подходит к трупу, ставит свечи и прощается с ним с молитвами и рыданиями, но на сцену врывается Илль , разгоняет это безобразие: «Это меня вы хороните!», и подхватив чье-то ружье, отправляется к Клер в готовности использовать последнее средство.  Выяснение отношение превращается в бурный квартет «Шторм любви»,  чувство, укрытое под ненавистью и равнодушием тридцать лет, пробуждается вновь, и на этом можно было бы устроить хэппи-энд, но Илль делает уже не первую по сюжету тактическую ошибку: завершив песню, он как нечто само собой разумеющееся спрашивает: «Так ты прощаешь меня?», закономерно получив в ответ полное ненависти «Никогда!»  И Альфред бросается собирать чемоданы – а на стене лавки его встречает напыленное золотой молодежью «Kill Ill».

Сцена на вокзале – одна из самых мощных в этой версии. С улыбками и пожеланиями доброго пути все население города теснит Илля на самый край платформы, делая его опасения «Кто-нибудь из вас столкнет меня на рельсы!» вполне обоснованным. Отступая все дальше, Альфред на самом деле срывается с платформы и сжимается в комок под свист и грохот прибывающего состава, падает он в безопасное место, дальше остановки локомотива, но пережитый ужас лишает его способности к дальнейшим действиям. Уверившись, что жертва никуда не денется, население города расходится, сцена проворачивается, унося Илля, скорчившегося на краю платформы словно бы в приступе рвоты.

И завораживающе красиво выглядит момент, когда Илль, исполняя свое единственное соло «Я победил страх», выбегает из лавки навстречу повороту сцены, декорация, которую мы только что видели «с интерьера», оборачивается к нам фасадом, и Илль стоит на широкой площади между лавкой и высокими старинными домами, на фоне мертвых фабричных сооружений. Очень люблю такие моменты – как поворот баррикады в «Отверженных»,  с движением навстречу, картинка сама по себе захватывает, словно в хорошо снятом фильме.

По ходу спектакля возникает множество смешных моментов, однако венская публика смеялась мало,  меньше, чем в Туне. Настолько весь зал дышит в один тон с главными героями. В чем, разумеется, огромная заслуга идеально сыгранной сценической пары. И – в данном случае – несомненно, огромная заслуга Уве Крёгера, так как, по крайней мере, по моим впечатлениям, это было его и только его шоу. Что любопытно, в Туне на меня куда большее впечатление произвела Пия, от Уве я получила на сто процентов то, что и ожидала, без сюрпризов. Я ловила себя на том, что, конечно, сочувствую Альфреду, однако стою, скорее, на стороне Клер – настолько привлекательным стал этот образ в мюзикловой интерпретации, настолько острой и явной была ее боль. В Вене же я была просто раздавлена игрой Крёгера, его мощнейшим свойством Bühnenpräsenz – присутствия на сцене, и это было особенно значительно, учитывая, что он впервые вернулся на родную сцену VBW после нескольких лет в провинциальных театрах и на летних палаточно-озерных сценах. Он вернулся в город, где двадцать два года назад совершил революцию в немецкоязычном мюзикле, где четыре года назад для него были закрыты все большие театры. И у меня впервые возникло стойкое ощущение, что карьера Крёгера действительно обрела второе дыхание. Надолго ли – кто знает? Но сейчас он снова  – насколько это для него возможно – в голосе, в ударе, и публика, затаив дыхание и стиснув зубы, преданно следует за его героем к неизбежному циничному финалу.

Любовь не умирает, признают Альфред и Клер в совершенно голливудского духа изящной диспозиции, она на стволе поваленного жестяного дерева, он у ее ног, оба смотрят вперед и вверх, в некое (вряд ли светлое) будущее, или скорее, прошлое. Но это не счастливый конец, это прощание, когда уже испробованы все средства и получены все ответы. Альфред уходит, тихо, не прощаясь, на голосование, которое должно решить его судьбу, впрочем, судьба эта ясна – после того, как его предали собственные отпрыски.

Клер не сразу замечает, что он ушел, и кажется – обернись она чуть раньше и остановила бы. Она мечется, сама не зная, чего хочет, и решает, что он сделал выбор за них обоих. Или она, как и сам Альфред, не ожидала, что все произойдет так быстро…

Дыхание перехватывает, когда нелегко обретенные храбрость и достоинство в последний момент изменяют Альфреду, и он, дрожа и едва не плача, лепечет: « Прямо сейчас? Я  думал,  лучше, если это произойдет дома…»  Рявканье бургомайстера: «Иди уже, швайн!», совершенно неуместное обещание священника «Я буду молиться за тебя»,  которое вновь пробуждает в Альфреде гнев, давший ему силу сделать последние шаги – «Молитесь за Гюллен!» - под ненавидящий вой и словесные помои со всех сторон.

И само убийство поставлено более брутально, нежели было задумано в оригинале. В Туне этот эпизод был решен более позитивно, если можно так выразиться (словечко, которое не раз звучит по ходу пьесы): толпа плотно обступает Альфреда, скрыв от наших глаз, а Клер на скамье в лесу видит, как к молодым Клери и Альфреду в их реальности воспоминаний подбегает девочка – их нерожденная дочь, воскрешенная в небытьи тем, что Альфред признал ее и своей смертью искупил вину.

В Вене толпа не просто стоит вокруг – нам показывает, что все население города наносит удары, включая его собственную семью (это уже, все-таки перебор, хотя можно и так подумать – а какие дети должны быть у человека, ради денег предавшего свою единственную любовь? Что породил, то и выросло…)  А между тем звучит лиричная тема воспоминаний, молодые влюбленные выходят на передний план и садятся на край оркестровой ямы.  Мне показалось, что это сознание Альфреда цепляется за лучшее, что было в его жизни, чтобы абстрагироваться от происходящего сейчас. Впрочем, девочка тоже может иметь место быть, и здесь, она, на мой взгляд, лишняя. Совсем маленькая девочка в распоряжении Ронахера только одна, она работает не каждый вечер и появляется (если появляется) во время последнего дуэта (типа он ее признал, вот она и явилась), но, на мой взгляд, слишком слащавой это делает сцену. И в конце она сидит с «родителями» на краю сцены, нарушая мою красиво-психологичную мысль…

Клер отдает бургомайстеру чек, заклеймив город именем убийц, и покидает Гюллен, пока под ядовитый блеск вывесок кредитного банка, суши и сексшопа счастливое население тянет жадные руки к неправедному богатству…

Одно жаль – «Визит» пробудет в Ронахере только до конца нынешнего сезона, и дальнейшая его судьба пока неизвестна, хотя участники полны энтузиазма. 

Вот еще немного фанарта (кукла размером примерно 10 х 15 см): 

P.S. Собственно, основной целью моей поездки была встреча IUKC – Международного клуба Уве Крёгера, при одном из последних в сезоне представлений «La Cage aux Folles» в Зальцбурге. Встреча прошла довольно скромно, поскольку год назад, когда назначали дату на 8 марта (в Германии оно тоже отмечается, но без статуса государственного праздника), никто не знал, что у Крёгера будет три ангажемента одновременно, в разных концах страны; накануне и сразу после встречи были выступления в Вене, Уве смертельно устал и был не расположен танцевать и развлекать народ ночь напролет, хотя сделал все что было в его силах - как и всегда. Зато перед встречей на этот раз нам провели увлекательную и неожиданно насыщенную экскурсию по театру. Вел ее Хайо Эркслебен, он занимается тем, что составляет программу Ландестеатра, человек замечательно остроумный и превосходный рассказчик. Характерный момент: «С любого места в этом зале хороший обзор… Ну, вот кроме этих, мы их обычно не продаем. Только если речь не идет о «Звуках музыки» и «La Cage aux Folles», тогда приходится продавать хоть по три евро, так как люди умоляют, пусть не видно, лишь бы там быть!» О чем-то говорит, а? До появления в Ландестеатре Гергена и Крёгера, аншлагов там не знали…

Встречи обычно бывают тематическими, и членам клуба полагалось явиться в разноцветных боа из перьев, указанию, к счастью, последовали далеко не все, однако и этого хватило: еще на следующий день на улицах Зальцбурга попадались выпавшие перья, а театр вообще выглядел так, словно в нем потрошили целую птицефабрику…  Шоу прошло блестяще, однако по-прежнему самым сильным впечатлением остается «Я есть то, что я есть» - после откровенно хулиганского «представления» кажетток и игры с залом, каждый раз это соло воспринимается как жестокий удар по мозгам, и когда включают свет, хочется резко выдохнуть, как после стопки водки.  Я сидела с краю первого ряда, и Крёгер уходил со сцены прямо надо мной – я забыла аплодировать, и мне даже неловко было на него смотреть, настолько явной была его боль, настолько ощутимой была злость, что он был просто страшен. 

Попутно я заглянула на концерт Яна Амманна  «Мюзикл» в театре Акцент в Вене. Было уже как-то неприлично: слежу за карьерой этого артиста со времен «Людвига» в Фюссене, с 2006 года, когда его еще никто не знал, и до сих пор не видела вживую, хотя теперь он – одно из громких имен на немецкой мюзикловой сцене, с тех пор как прославился в качестве Кролока.  После посещения концерта Борхерта осенью в этом же театре, организованного тем же агентством Люкеты,  где присутствовали только Борхерт и рояль,  я ожидала чего-то настолько же камерного, однако нас ждал полноценный оркестр и квартет исполнителей, включая Андреаса Бибера, одного из ветеранов немецкоязычного мюзикла – первого Рудольфа в «Элизабет».  По части «Яна Петровича», сюрпризов не было: он очень красивый парень, с роскошным голосом, очень мил в общении, совершенно не умеет двигаться и постоянно путает слова в песнях – я и забыла эту его особенность, но он быстро напомнил. Полное отсутствие хореографии особенно ощущалось, когда дело дошло до дуэтов из Элизабет. Но общее впечатление было более чем приятное, и в первую очередь – сплошное наслаждение для слуха.

PPS. Что касается дальнейших планов моего героя, Уве будет продолжать выступать в остальных своих двух ролях. «La Cage aux Folles», чего и следовало ожидать, продлили на следующий сезон, а «Звуки музыки», по всему судя, за три сезона порядком поднадоевшие и театру, и актерам, решили пустить гастролировать в Мюнхен. А в сентябре Уве будет играть в первой немецкой постановке «Семейки Аддамс». Очень люблю этот мюзикл, во всяком случае, его нэшнл-туровскую версию, и как раз недавно думала, что Уве здорово подошла бы роль Гомеса, а на следующий день узнала, что Герген намерен ставить «Семейку Аддамс» в своем родном Мерциге. Мерциг – совсем маленький городишко на границе с Францией, где всего два отеля и театр в палатке, куда я уже один раз не попала, так как не могла купить билет онлайн – в их системе продажи не знают о существовании такой страны как Россия.  Ну что ж, придется постараться. Собственно, благодаря Крёгеру, я уже побывала во многих местах, о существовании которых иначе бы и не знала.  Что поделаешь, Liebe endet nie…