ИЗ ГЕРМАНИИ В РОССИЮ ЗА ПРИЗРАКОМ ОПЕРЫ

Так получилось, что в декабре мне довелось посмотреть две свежайшие стейджевские постановки «Призрака Оперы» с перерывом в две недели, в Гамбурге и Москве, и разница во впечатлениях была колоссальной. Говорю как упертый германофил :)

В Гамбурге сейчас имеет место быть уже второе издание пьесы для этого города, в прямом смысле, так как мюзикл претерпел некоторые сокращения, как в сюжете, так и в оформлении (например, выкинутые чуть ли не полчаса действия и урезанный вдвое оркестр). Первая немецкая постановка Призрака Оперы состоялась в Германии в самом начале его зарубежной эпопеи, в далеком 1990 году, но многие поклонники жанра до сих пор вспоминают ее, как и блестящих оперных исполнителей – Питера Хофманна и Анну-Марию Кауфманн. Тем большим разочарованием для многих и многих стала нынешняя версия, открывшаяся в конце прошлого года.

Узнав прошлой зимой, что Призрак возвращается в Гамбург и не куда-нибудь, а в знаменитую Нойе Флору, театр значительный в мире немецкоязычного мюзикла, я в течение полугода держала руку на пульсе в ожидании объявления каста. Нойе Флора фигурирует в одной из моих собственных книг, как же было упустить такой серьезный повод посетить этот театр? Я перебирала в уме разные варианты – это мог быть любимый мной Борхерт, это мог быть Христиан Александр Мюллер, уже проявивший себя в этой роли не в одной постановке, это мог быть и Иван Ожогин, чей голос, на мой взгляд, более соответствует Призраку Оперы, нежели Кролоку, или Ян Амманн, которого я уже много лет мечтаю увидеть на сцене в каком-нибудь спектакле. Иногда я говорила себе, что тут думать? Немецкие постановки меня еще никогда не разочаровывали, я хочу посетить этот театр, и это наверняка будет кто-то из вышеперечисленных. Утечка информации за полтора месяца до объявления каста, которая не оставляла места надеждам, вызвала тупое недоумение. На роль Призрака был выбран Матиас Эденборн, актер, на мой взгляд, абсолютно неподходящий, на роль Кристины – Валери Линк, которая уже не сумела произвести на меня впечатление в роли «Я» в штуттгартской «Ребекке». Но поскольку в конце ноября я должна была ехать в Бремен, а в Бремен я могла попасть только через Гамбург, не сходить на Призрака было бы просто неприличным.

Бессовестно дорогой (обычное дело для Стейджа) билет во второй ряд привел меня в не слишком привлекательный квартал за пределами городского центра, и оказалось, что Нойе Флора, изящно выходящая высокой лестницей на угол улиц, сбоку плавно переходит в супермаркет не самой крупной сети. Театр и супермаркет в моем понимании – вещи настолько далекие одна от другой, что совмещать их в одном массиве застройки как-то… неэстетично.

На стенде мерчандайзинга продавалась прилично сделанная музыкальная шкатулка с обезьянкой, но цену я и спрашивать не стала, успев увидеть, что обычная шариковая ручка с логотипом стоит у них тридцать (!) евро. (В Вене мне как-то логотипную ручку в театре подарили!)

И шоу, мягко говоря, всех этих денег не стоило. Впечатление вообще было странным. С одной стороны, было просто приятно сидеть в центре второго ряда, вблизи всех этих родных и хорошо знакомых деталек костюма, декораций, со вкусом наблюдая за всеми идеально отлаженными техническими моментами – аккуратно, хоть, на мой взгляд, и слишком неторопливо двигающаяся люстра; дым, как всегда в западных театрах, плавно и четко уходящий в оркестровую яму. Только в зеркале Кристин, если сидеть по центру, отражается дирижер и он в этой сцене, откровенно говоря, третий лишний  :) В самом начале шоу я напомнила себе, что впервые смотрю Призрака в такой близи и приготовилась получать удовольствие… Чтобы к концу первого акта осознать, что я хочу спать, и дело было вовсе не в проведенной в пути ночи. Весь второй акт я спрашивала себя, неужели я настолько устала от этого мюзикла за все эти десять лет? А в финале поняла, что больше слежу за Кристиной и Раулем, чем за Призраком, и мне все стало окончательно ясно. Может быть, постановка вообще была куцая, может быть, там и были сокращения — ничего такого мне не бросилось в глаза, впрочем, я и не высматривала каких-либо несоответствующих деталей. Может быть, все вместе незаметно воздействует на сознание, через неприметные детали, убивая общее впечатление. В конце концов, неподходящий актер, пусть даже на главной роли, обычно еще не означает приговор всему спектаклю. Или, в данном случае, все шоу настолько зависит от центральной фигуры? На самом деле, я слышала, что многим Эденборн нравится, и зал, видимо, был доволен, стоячая овация имела место быть и мне пришлось нехотя подняться, чтобы не зиять пустотой среди стоящих счастливых зрителей по самому центру… Но мне вспоминался рассказ знакомомй о японском Фантоме — было такое впечатление, что артист тупо выполняет указания режиссера, следуя раз и навсегда заданному рисунку роли и совершенно не понимая смысла каждого жеста.

Так что я полюбовалась на катающуюся над головой люстру, получила свою гарантированную порцию адреналина в эпизоде, который на меня действует куда сильнее — могучий взлет Фантома на «Ангеле» (я всегда спрашиваю себя, что должен чувствовать человек, вынужденный стоять, выпрямившись в полный рост, когда эту штуку быстро несет вверх на тонюсеньких тросиках, если на нее снизу-то смотреть страшно?), рассмотрела с близкого расстояния детали костюмов, поморщилась на идиотский ирокез на голове Призрака — почему этот пушок обязательно должен стоять дыбом? – и ушла из Нойе Флоры, пожав плечами, без особых эмоций, без особого послевкусия, только с чувством легкой растерянности.

Иное впечатление произвела на меня совсем свежая московская версия.

Мерчандайзингом я обычно не увлекаюсь, программку с немецкими же фотографиями и непременным набором ошибок после того, как у меня уже была программка прямо оттуда, покупать не имело смысла, но мне понравилась идея веера в японском стиле, с деревянными ребрами, да еще в бархатном чехле. Веером я пользуюсь, так что сувенир был не бесполезный и вполне изящный. А вот платить 500 р. за возможность сфотографироваться на фоне стенки с обоями в виде масок, это только у нас могли придумать.

Не знаю, в чем принципиальная разница, но после Гамбурга российская версия смотрелась празднично, воодушевленно и вообще очень… правильно. Все актеры были на своих местах, все, как надо. Хотя по части дыма, затягивающего первые ряды, нам у них еще учиться и учиться…

Текст, как обычно у нас, изобиловал красотами, особенно в дуэте Кристин и Рауля: Я здесь, чтобы печали тебя не удручали. И когда, спрашивается, наши переводчики поймут, что песенную строку надо заканчивать точкой, потому что за ней будет пауза, которую в стихотворении можно опустить, но в песне никуда не денешь? Дерзкий мальчишка рад купаться… пауза! И пока дойдет до пояснения в свете твоей славы, успеваешь погрузиться в совершенно ненужные ассоциации с только что озвученной историей красного шарфа — Рауль до сих пор регулярно вылавливает чьи-то вещи из воды?

Прошло уже порядочно времени, пока я добралась до отчета, и постановки немного путаются в голове, но, кажется, как раз в Москве балерины во время балета пугались тени Призрака на заднике (что логично), тогда как в Гамбурге они ее просто тупо не видели.

И совсем иначе в сравнении с прошлыми виденными версиями заиграли образы обоих директоров. Видимо, дело в том, что роли эти чисто комические, а шутки лучше всего воспринимаются все-таки на родном языке, поданные с учетом местного менталитета. Директора практически всегда бывают удачными, эти роли просто такой праздник, который трудно испортить, но в российской подаче они казались мне особенно смешными да и симпатичными.

Мелкий момент, который меня не порадовал – это обманутый муж в «Il muto». Вот тут немцы имели явное преимущество. В своей речи этот персонаж обычно тянет последнюю —низкую — ноту так долго, как это только возможно, пока публика не начинает смеяться, это привычный уже смешной момент. Московский же «муж» (он же Буке) даже не старался тянуть долго. Или у наших исполнителей соревноваться в долготе ноты не принято? — так же разочаровал меня в свое время (трижды!) Профессор в "Балу вампиров".

Сюрпризом оба раза (так как до сих я не смотрела этот спектакль из первых рядов) было то, как обжигают лицо столбы пламени в сцене на кладбище.
И опять особое впечатление произвел «Ангел». Видно было, c каким отчаянным напряжением Ожогин вцеплялся в руки Ангела, еще прежде чем выпрямиться на площадке в полный рост и взмыть ввысь. И в который раз вспомнилась любимая мной фраза любимого мной Уве Крёгера:«Мюзикл — жанр брутальный, но честный».

От Ожогина я в какой-то мере ждала несколько иной интерпретации, так как меня предупредили, что его Фантом сильно помешанный, однако на том спектакле он производил впечатление человека вполне адекватного. Но в общем как Фантом он мне понравился, а визуально и вокально это было и вовсе стопроцентное попадание в мое видение, что для меня принципиально важно. Со своим гигантским ростом и мощным эффектом «присутствия на сцене» Ожогин производит как раз нужное впечатление, а его сильный, легкий тенор вполне соответствует в моем понимании Ангелу музыки. Грим был в меру жизнерадостный (немцы со своей национальной приверженностью ярким цветам, традиционно перегибают в этом палку) и ирокеза, к счастью не было.

Смешно, правда, становится, когда дублеры Кристин и Фантома под первые строки заглавного дуэта бегут на первом плане по сцене, дублер Фантома ростом не выше Кристин, а потом из лодки выступает Ожогин со своими, кажется, метр девяносто три, и невольно приходит в голову: «Однако за время пути…» :)

К концу спектакля было правильное ощущение воодушевления, но должна сказать, мне его несколько сбила московская публика. Я привыкла, что в немецкоязычных театрах зрители активно выражают артистам свое одобрение, много смеются, громко ахают, бурно приветствуют актеров на поклонах и как правило встают, когда выходит любимый актер. То же самое бывает и на мюзиклах в питерской Музкомедии, в лучших традициях Вены, с которых для нас, собственно, все и началось… Тот же прием, который был в МДМ, я бы сочла холодным, однако судя по заполненности зала, мюзикл имел успех. Как-то было даже обидно за артистов. Я уже обрадовалась, когда пара человек поднялись с мест в одном из первых рядов, однако оказалось, что они просто собирались уходить — прямо во время поклонов! Следующим сюрпризом была дикая давка в гардеробе, где теоретически в первую очередь выдавали вещи людям с биноклями, но не было никакой организации, все ломились одновременно, и пальто обладателям биноклей буквально бросали через головы в толпу.

В общем и целом, по моим впечатлениям, после долгой немецкой традиции первоклассных и даже легендарных Призраков наша новорожденная версия даст нынешней гамбургской сто очков вперед, и я буду только рада, если прогон продлится достаточно долго, чтобы у меня была возможность посетить ее еще раз, тогда как в Нойе Флоре… лучше бы они продолжали Тарзана. Хороший мюзикл, и летающие над зрителями «гориллы» действуют на нервы куда сильнее сонной люстры…

ЮБИЛЕЙ УВЕ

4 декабря 2014 года в питерской музкомедии состоялась премьера новой российской постановки мюзикла «Джекилл и Хайд» — событие немалого значения среди местных мюзиклоценителей, расставшихся летом с полюбившимся «Балом вампиров».  Витала в воздухе и интернет-переписке идея пойти хорошей компанией на премьеру, однако я была на этот день давно и прочно забронирована — VIP-билет в центр первого ряда на юбилейный концерт Уве Крёгера, посвященный его пятидесятилетию, был куплен за полтора года (!) до самого концерта. И подарок был уже в процессе производства.

Долго и отчаянно планируемый визит в Вену на фоне политического кризиса и обвала рубля повлек за собой убийственно сложный маршрут с множеством посещений мюзикловых театров в разных странах Европы и множеством приятных и интересных встреч с людьми, с которыми я прежде была знакома только по переписке. Какое же это счастье – сидеть где-то в кафе и часами трепаться с теми, кто целиком и полностью на твоей волне, знает те же имена и странствует теми же маршрутами!

4 декабря экспресс из Будапешта привез меня в Вену, и в середине дня я уже была на встрече клуба Крёгера в кафе Вест-Энд у Западного вокзала с развеселыми официантами («Извините, у меня в стакане что-то есть!» «Конечно есть – вода!»). И первое, что бросалось в глаза в зале ресторана, был гигантский букет из пятидесяти белых роз – каждая размером со среднюю чайную чашку. Это была моя задача – вручить этого монстра нашему герою. Когда нужно было уже отправляться в Штадтхалле, где происходил концерт,  в семи минутах ходу от кафе, ради букета пришлось вызвать такси. Венские такси нас порядком удивили — казалось бы, нужно было только пересечь Гюртель между вокзалом и кафе, однако первое такси к нам так и не выехало, второе заблудилось и сложным маршрутом об’езжало полицейского, так что нам пришлось простоять в течение четверти часа, держа букет в руках, вдвоем — и то руки устали.

Мой VIP-тикет обещал Meet&Greet в антракте, и когда я спросила у билетерши, как с этим, она показала на дверь: «В паузе в девять часов — туда». Концерт начинался в восемь и воображать, что у них в девять часов уже будет антракт, мне сразу показалось неоправданно оптимистичным.  

Сначала на сцену вышел агент Уве Херберт Фехьтер и распорядился: «Давайте, когда Уве выйдет, споем ему Happy Birthday. Всегда поют в конце, а мы в начале, будет ему сюрприз!»

Это у них называлось «сюрприз». Когда Уве вышел, конферансье вечера — известная телеведущая Арабелла Кисбауэр — ему прямо так и сказала: «Сейчас мы тебе споем». Хорошо еще, не репетировали. Но, видимо, с ним по-другому и нельзя, потому что еще до того, как мы допели, у него уже стояли в глазах слезы.

На сцену выкатили гигантский торт, из которого вылез Лёрч — зомби-дворецкий семейки Аддамсов, исполнявший затем весь вечер обязанности работника сцены, он подавал реквизит, всячески ассистировал с обычной для Лёрча черепашьей скоростью, так что Уве то и дело вздыхал: «Ну ладно, пока мой молниеносный Лёрч сюда дойдет, мы еще успеем обсудить вот что…»

Потом Уве в лоб напомнили, что он ради праздника бросил в Бремене свою семью, с которой должен был выступать в этот вечер.  На экране появилась семейка Аддамс в главе с Гомесом, который, попыхивая сигарой, со своим дивным испанским акцентом пожелал Уве «Всего наихудшего». Ну-ну, подумала я, сам себя не поздравишь, вдруг и другие забудут?

Засим последовал блок из Семейки Аддамс, причем в качестве Мортиши выступала Пия. Не поленилась ради Уве в кратчайший срок разучить непростое Танго де амор. Среди прочего исполнили вводной номер, заменив слова «Если ты Аддамс», на «Если тебе пятьдесят». Звучала песня очень смешно, потому что, учитывая обилие готических ролей в мюзикловом пространстве, где оба играют, слова оказались к ним очень применимы. Например, разговорный эпизод: «Наше первое свидание! Ты повел меня в кино!» «Потопление Титаника!» «Как же мы смеялись!» превратился в: «Наше первое свидание! Мы играли в театре!» «Элизабет!»…

Две звезды присели на диванчик, стали вспоминать молодость и знакомство (знаменитая история о том, как Уве уловил сходство Пии и Элизабет на фотографии ее посмертной маски и радостно побежал делиться с любимой коллегой такой потрясающей новостью. Пия мрачнеет при этом воспоминании, однако факт остается фактом: благодаря этой идее, навеянной фотографией, именно Уве обеспечил Пие ее звездную роль. Помянули знаменитый Клуб пенсионеров, где Уве и Пия делали выступление в 1993 году, но когда Арабелла предложила посмотреть запись, на экране сначала возник кадр из Визита старой дамы. (Арабелла: Это явно не Клуб пенсионеров. Пия похоронным тоном: Нет, это мы на пенсии!) После чего последовали блоки из остальных спектаклей, где Уве играл в последние пять лет — Визит старой дамы (Уве и Пия растрогались до того, что перепутали слова в дуэте и были вынуждены начать заново), Звуки музыки (окруженный детьми Уве рыдал, вцепившись в гитару), La Cage aux folles (невероятно элегантно выглядел Уве, вытанцовывая рядом с Жоржем – Дитером Ландурисом, в смокинге вместо обычного лазурно-летящего костюма Заза. Именно сегодня полнолуние - Как красиво! - И именно сегодня на тебе надето это… на тебе нет ничего синего! – Тебе не нравится мой смокинг? – Нет-нет, очень нравится!). Детей барона фон Траппа доставили из Зальцбурга только ради этого эпизода, и усаживаясь среди них с гитарой, Уве гордо представил: Моя семья! Многодетный ты наш, подумала я, одну семью в Бремене бросил, чтобы с другой праздновать?

В перерывах между песнями Уве громогласно сморкался, один раз стянул со стола большую салфетку, ему только и успевали подкладывать бумажные платки, без слез не оставался ни один лирический номер, а под Эдельвайс, где слезы и так полагались по сюжету, именинник поплыл всерьез. Не облегчало ему выступления и то, что для него концерт был наполовину импровизированным, судя по всему, Уве знал лишь свои номера, а об общей программе имел лишь смутное представление, так как в ней было подготовлено множество сюрпризов для него самого — поздравления от знакомых и коллег с экрана (мелькнул там среди прочих Кэмерон Макинтош), крест За Заслуги от города Вены за развитие мюзикла, золотой диск за самый продаваемый соло-ДВД (запись юбилейного концерта на 45-летие). Завершился первый акт рекламой свежеопубликованной Крёгером автобиографии под названием Ich bin was ich bin (Я есть то, что я есть, главное соло и послание мюзикла La Cage aux folles, превратившееся для Уве в нечто вроде своего личного гимна). Этой  самой песней и закончился первый акт, конец ее, правда, получился несколько смазанным, тоже, наверно, от нервов и общей растроганности.

Когда начался антракт, я ради интереса посмотрела на часы: было девять сорок. Шоу обещало быть существенно длиннее, чем предполагали его организаторы: они не учли ни массы технических накладок, ни времени, необходимого, чтобы утешать именинника. И все-таки Уве нашел минутку, чтобы выскочить в зал, где угощали шампанским VIP-зрителей и, жалобно улыбаясь (Ну, правда же, должен бежать, ну никак уже…), на ходу фотографироваться и чирикать нечитаемые автографы.  

Мой подарок — композиция на тему финала Элизабет — был уже благополучно вручен в Бремене, где я вновь после Мерцига посетила семейку Аддамс (конечно, с подарком я рассчитывала именно на Meet&Greet на концерте, но Уве мне прямо сказал, что там его вручить вряд ли удастся. И он оказался прав — вручить я могла бы, но рассматривать мои миниатюры у него не было бы времени).  Зато весь второй акт на ковре передо мной огромным пятном светлел этот фантастический букет и громоздились подарочные пакеты от клуба.

Во втором акте было меньше самого Уве и больше песен, исполняемых его коллегами в его честь, и ничуть не меньше слез с его стороны. Дагмар Коллер трогательно исполнила Send in the Clowns, Карин Филипчич вышла с розой и соло Нормы Десмонд Одним взглядом, а Уве и Вицке дополнили ее выступление дуэтом Бетти Шэффер и Джо Гиллиса из того же Сансета. Я бы предпочла любимое мое заглавное соло, но этот акт не предназначался для сольных выступлений именинника. Зато большим сюрпризом для зрителей оказался дуэт в исполнении оного, отдававший дань еще одному воплощенному им с прошлого юбилея образу, не вошедшему в первый акт. Еще в начале, изучая программку, я отметила в ней номер Ты для меня вне времени из Хэйрспрея, очень трогательный дуэт супругов Тёрнблад, пары не первой молодости, не слишком удачливой в жизни, однако счастливой своей пронесенной сквозь годы преданностью друг другу. Как исполнитель был указан Уве Крёгер, и я удивилась, потому что во-первых это был дуэт, во-вторых, в Хэйрспрее Уве вообще-то играл Эдну… Не мог же он по ходу концерта перегримироваться в женщину? И вот, после очередной серии поздравлений с экрана, к изумлению зрителей над сценой возникает зареванная Эдна Тернблад в своем парадном ядовито-розовом платье «со шмелиной талией», как выражается Уве, и парике а ля Мэрилин, и всхлипывает, прижимая к необ'ятной груди бутылку. Она хотела поздравить Уве, но осознала, что им обоим уже полтинник и впала в истерику (Я чувствую себя как просроченный чек на 50%ную скидку!). Уве утешает ее, уверяя, что она для него вне времени, и начинается очаровательно хулиганский и поставленный с хирургической точностью дуэт (должно было быть впечатление, что Эдна смотрит на Уве с экрана и поет для него), завершившийся высочайшей со стороны Эдны и самой низкой со стороны Уве нотой. После чего на сцену весело вылетела Пия и в роли Трэйси Тёрнблад пригласила Уве в родные для обоих шестидесятые: Хей Уве (вместо Хей мама)! Когда после полутанцевального номера, Уве, жалобно пыхтя и причитая: Ну вот, дыхание сбил, полтинник, с мрачным подозрением обернулся к Пие: А ты тоже сбила дыхание?, она скромно потупилась: Тренируюсь…

Еще одним приятным сюрпризом для публики стал выход на сцену Дрю Сэрича со знаменитым соло Вальжана, которое сменила сбывшаяся для многих в зале мечта — Дрю: Что-то мы с тобой никогда не пели дуэтом… Уве: Так давай это исправим. Дрю: Так. А что будем петь? Уве: А что сыграют.

Сыграли прекрасный дуэт Смерти и Рудольфа из Элизабет Die Schatten werden länger, который в Вене без лишней скромности считают самым красивым мужским дуэтом в мире мюзикла (с чем я целиком и полностью согласна), правда, подчеркнуто роковые жесты и движения Сэрича создавали несколько странное впечатление. После песни Дрю ударился в воспоминания о Рудольфе и о милых актерских традициях, когда за кулисами их компанию каждый вечер ожидала бутылка, торжественно достал из-за пазухи заначку и, не смущаясь публики, разлил, расписывая, какое страдальческое лицо — Whisky-Gesicht делает каждый раз Уве. Что последний тут же и продемонстрировал на практике (Это моя первая за сегодня!)

Отдал дань Уве и своей деятельности в области моды и журнала Style up your life, для которого он записал номер.

Завершением программы стал, разумеется, финал Элизабет, и Уве, в который раз торжественно поднял Пию на руки и вознес на лестницу в глубине сцены. Я думала о своей композиции. На самом деле, я даже продумала запасной вариант, так как не была уверена, что мне удастся сбалансировать моих героев — чтобы 17-сантиметровый Уве удерживал на руках фигурку ростом почти с себя самого. А потом я просто вручила ему Пию, а он стоял и держал. Просто Уве это Уве…

А вот закончился концерт странно и как-то скомкано: как подарок Уве вышли три певицы в костюмах для Супер Трупера из Маммы мии, исполнили его и на закуску Dancing  Queen, из зала в проход  (и на головы тем, кто стоял в первом ряду) покидали шарики, и на этом — всем спасибо, до свиданья. Ни тебе нормальных поклонов, ни бонуса… Я-то рассчитывала, что Уве хотя бы выйдет в центр сцены поклониться, чтобы я могла подойти с моим букетом и пакетами, а его понесло по каким-то личным делам в край сцены, туда рванули другие вручающие (с более скромными букетиками) и мне ничего не оставалось кроме как последовать их примеру и бежать туда. Пока я добралась, Уве уже прижимал к груди несколько букетов, и мой ему было не удержать одной рукой, так что он почти уронил его на сцену, как я ни старалась его поддержать.

Оставалось  только обменяться впечатлениями с новыми и давно знакомыми собратьями по увлечению, так что из Штадтхалле я ушла одной из последних, когда уже местный персонал осторожно намекнул, что запирает двери, пока где-то позади, в глубине концертного комплекса продолжался праздник.

Правду сказать, я не ждала от этого концерта ничего особенного, я ехала, чтобы поздравить любимого актера с пятидесятилетием, чтобы просто побыть рядом в этот день, я ожидала какого-то стандартного набора песен и много раз слышанных сентенций, однако шоу оказалось здорово поставлено (еще бы, его ставил Герген) и полно неожиданных оборотов, свежих идей, импровизированных шуток и какого-то теплого уютного ощущения узкого круга, а многочисленные технические сбои еще усиливали это ощущение — как будто мы собрались не в огромном зале городского правления Вены, а просто в гостях у Уве, потому что здесь были все свои, все, кто хорошо знает именинника хотя бы с профессиональной стороны, и относится к нему с искренним теплом. Я опасалась чего-то вроде программы «Абсолют Уве» с прошлого юбилея или программы Уве и Пии на двадцатипятилетие их карьер, где я практически не услышала ничего для себя нового, но подход оказался как раз противоположным. В программе юбилейного концерта были остроумно, изящно и достаточно об'емно представлены преимущественно те мюзиклы, в которых Уве играл в последние годы, как будто перечеркнули все, что было до краткого, но тяжелого периода потери голоса, оставив лишь некоторое эхо в виде пары дуэтов. И мне это понравилось — нам словно бы продемонстрировали Крёгера во всем блеске его возвращения на сцену Вены, таким, каков он сейчас, и каким он, надеюсь, останется еще долгие годы. 

АВТОМАТЫ ЖАКЕ-ДРО

В первое воскресенье декабря я вывалилась из поезда с чемоданами на вокзале Нёшатель -  крохотного старинного городка во Французской Швейцарии, знаменитого тем, что там в XVIII веке создавали свои удивительные механизмы представители династии часовщиков Жаке-Дро – одной из тех семей, что заложили основание прославленной швейцарской часовой промышленности.  Уже полторы недели я моталась по разным странам Европы, проводя все светлое время суток в поездах, из театра в театр, и сделав краткий перерыв в посещениях мюзиклов, я и не рассчитывала, что привезу домой настоящие сокровище, которое лежит теперь у меня под стеклом на рабочем столе – всегда перед глазами. Два карандашных рисунка, сделанных на плотных карточках размером с крупную визитку. Несложных, но и не примитивных. Автографы старейшего в истории – во всяком случае, наиболее прославленного из старейших – робота-андроида.

Я была страшно измотана после многих дней, а иногда и ночей в поездах, после вчерашнего вечера в театре Занкт-Галлена, после нервного утра, когда в швейцарском отеле с меня содрали не пойми за что лишних двадцать евро и посмотрели с упреком, когда я отказалась платить наличными (я приехала в Швейцарию всего лишь на выходные, когда все магазины все равно закрыты, и не запаслась франками), после легкого испуга на платформе, где в расписании был представлен маршрут моего поезда только по территории немецкой Швейцарии, и отчаянного рывка наперерез благодушному начальнику поезда от горки чемоданов у входа в вагон с суровой табличной «не садиться»: «Этот поезд идет в Нёшатель?» «Идет, полезайте – там теплее» «Там написано не садиться» «Не обращайте внимания. Скоро поедем». И первое, чем меня встретила Нёшатель, была крутая лестница в отель через дорогу от вокзала (никакого ската для багажа), по которой пришлось невероятными усилиями втягивать мои чемодан с саквояжем и несколько пакетов, не считая здоровенного зонта-трости и крупной сумки через плечо. Но, войдя в дивный крохотный номер с трехгранной внешней стеной и узрев за окнами Швейцарию во всей красе – городок, круто сбегающий вниз из-под самой стены отеля под невозможным углом к мирно дремлющему, растворяясь в туманной дали, альпийскому озеру, я поняла, что Нёшатель мне уже нравится. И там, как раз на берегу озера, ждала моя цель – Музей истории и искусства, и в нем – проводящаяся каждое первое воскресенье месяца демонстрация знаменитых автоматов Жаке-Дро. В течение полутора лет, с тех пор как узнала об этих демонстрациях и промахнулась на один день в свое прошлое посещение Швейцарии, я выжидала этой возможности – попасть в Нёшатель именно в первое воскресенье.

Войдя в музей, я, из вежливости заготовив весь свой скудный запас разговорного французского, объявила, что приехала из России специально, чтобы посмотреть автоматы, что у меня нет местной валюты, и я оплачу билет банковской картой. На меня посмотрели с умилением и жалостью: «Четыре франка – картой?» и дали бесплатный билет.

Демонстрация идет три раза подряд по часу, и первый прогон уже вовсю шел, так что пришлось потоптаться по довольно скромной краеведческой экспозиции, полюбоваться картиной с видом Райхенбахского водопада и осознать, что в 1800 году тоже производили такие популярные сейчас ткани с принтом. Как-то кажется, что в прошлом орнамент на ткани вышивался, а ведь это очень дорогая работа, доступная только для высшего общества, а средний класс тоже хотел нарядно одеваться…

Но наконец большие двери открылись, и мы попали в уютный уголок с крохотным амфитеатром и огороженной площадкой, где ждали они. Музыкантша, рисовальщик и писатель. Три механические куклы, созданные отцом и сыном Жаке-Дро в 1770-х годах. Still in working order… 

Они очевидно стары, те, кто хранит их и ухаживает за ними, не стремится это скрыть, как раз наоборот. Их лица, руки и босые ноги мальчиков покрыты многочисленными шрамами и сколами – не знаю, из чего они сделаны, из какой-то керамики, если не папье-маше, фарфор вряд ли мог бы так облупиться. Потертый бархат, ветхое кружево, исцарапанная мебель. Но часовые механизмы, которые хранят их состарившиеся корпуса, работают идеально. О них хорошо заботятся, с большим почтением и большой любовью – это видно по тому, как обращается с ними пожилой мсье, ведущий демонстрацию, наверняка, он их и поддерживает в рабочем состоянии, знает каждую латунную деталь, и это дает ему право на определенную фамильярность.  

Первый на очереди – художник. Мальчик около полуметра высотой сидит за деревянным столиком и рисует графитным карандашом на маленьких карточках. Сложнейший механизм сообщает его руке три производимых одновременно типа движений – вперед-назад, в стороны и глубину нажима.  Мальчик умеет рисовать четыре картинки в стиле XVIII века. Но это еще не все. Он не сидит тупо над рисунками, он поводит головкой, следит взглядом за своей рукой, словно бы он целиком и полностью сосредоточен над своей работой и старается не отвлекаться на шумную толпу зрителей прямо перед собой. И это еще не все! Грифель мягкий, на нем образуется крошка, поэтому время от времени маленький рисовальщик с силой дует на стол через щель в губах! Около пяти минут уходит на рисунок, пока экскурсовод возит упорно работающего робота туда-сюда перед зрителями, а потом он с гордостью показывает картинки: потрясающее качество рисунка показывает, насколько хорошо сохранились куклы, насколько хорошо за ними ухаживают, и, разумеется, насколько гениален был их создатель. Представить себе трудно, как эти три куклы, изначально раз’езжавшие по ярмаркам Европы, сумели пережить две с половиной сотни лет со всеми войнами и прочими потрясениями!

Писатель – самая сложная кукла из этой троицы. Они пишет чернилами, классическим гусиным пером, которое обмакивает в крохотную чернильницу, висящую на краю его столика, встряхивает и клякс не делает. Внутри у него латунный диск, на край которого насажены крохотные пластинки с буквами. Лапка, которая их считывает, различает буквы по высоте, причем разница в высоте между первой и последней табличками где-то в пределах сантиметра-полутора, то есть разница в высоте между двумя рядом стоящими табличками – в доли миллиметра. С такой невероятной точностью работает эта машина. Но что еще чудеснее – порядок букв можно менять, а это значит, что Писателя можно программировать, и он способен написать любую фразу в пределах сорока букв и четырех строк! Закончив строку, он обмакивает перо в чернильницу и с хрустом переводит свою рамочку на следующую – совсем как пишущая машинка.

Сестра этих двоих малышей несколько отличается от них. Это самая крупная кукла, почти по грудь взрослому человеку. Она сидит за простым клавишным инструментом, мечтательно покачивая головкой, губы ее изогнуты в безмятежной легкой улыбке, пышная грудь то и дело поднимается в довольно судорожном вздохе (впрочем, вполне возможно, что в пору узких корсетов дамы так и дышали). Завода хватает на час, пока Музыкантша ждет своей очереди. С той же задумчивой улыбкой, слегка покачиваясь, она принимается за игру, чтобы закончить выступление легким поклоном. 

Под юбкой ее скрывается классический барабан музыкальной шкатулки, однако кукла таковой отнюдь не является – поворот барабана порождает на мелодию, а движение металлических мышц в ее руках, лишенных ладоней, струн, протянутых в пальцы, и девушка по-настоящему нажимает на клавиши инструмента, может и сфальшивить. Она знает пять мелодий, специально сочиненных для нее ее создателем.

В заключение демонстрации старичок-экскурсовод радует зрителей еще одним механическим дивом  – это миниатюрная шкатулка, поющая птичьим голоском. В ней танцует крохотная птичка, помахивает крылышками, вертит головкой и раскрывает клювик длиной в миллиметр. Стоило навести на нее об’ектив фотоаппарата, и шкатулка резко захлопнулась. "Ну вот, посетовал экскурсовод – Вы ее испугали!"

Когда народ стал расходиться, я подошла к старичку, рассказала, откуда я, и попросила разрешения остаться на следующую демонстрацию. Он только плечами пожал, и я решила, что мой визит из России в Нёшатель сенсации не произвел. Однако, пока все смотрели фильм про кукол, старичок подошел ко мне и спросил, останусь ли я до конца демонстрации. Я кивнула, он зашептал что-то по-французски, чего я не расслышала, закончив решительным: «D’accord?» – Согласны? «D’Accord!» – храбро ответила я в готовности на все.

После демонстрации экскурсовод пытался расспросить меня, как же меня к ним занесло, и что я делаю в Швейцарии. Я безуспешно пыталась об’яснить ему на моем абсолютно пассивном французском и про театры, и про мою работу, которая кое в чем сродни его собственной, и про старинные книги по механике, которые я изучала в течение года… В конце концов он сдался, обреченно вздохнул и спросил в лоб: «Рисунок или надпись?» «Рисунок!» – радостно попросила я, и мне были вручены две маленькие таблички с картинками, нарисованными механической куклой у меня на глазах. По всему, как это было обставлено, и по тому, что экскурсовод не хотел, чтобы это видели другие зрители, было ясно, что такие сувениры музей не раздает всем подряд – значит, решил, что я заслужила…